Я ПРАВДУ УЧУСЬ ГОВОРИТЬ…
Я ПРАВДУ УЧУСЬ ГОВОРИТЬ…
2 1 мая 1 9 3 9 г о д а — день рождения поэта, прозаика, драматурга Романа Харисовича Солнцева. Р. Солнцев родился в селе Кузкеево Мензелинского района Татарской АССР. После окончания физико-математического факультета Казанского университета он приехал по распределению в Красноярск, с которым была связана вся его дальнейшая жизнь. Работал физиком в НИИ, геологом, журналистом. Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. В конце 1980-х годов избирался депутатом Верховного Совета СССР. В 1993 году возглавил основанный В.П. Астафьевым и издававшийся в Красноярске литературно-художественный журнал «День и ночь», который вел до конца своей жизни. Был сопредседателем Союза российских писателей и председателем правления Красноярской региональной организации Союза российских писателей, президентом Фонда имени В.П. Астафьева. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Первые стихи Р. Солнцева появились в периодике в 1961 году. Публиковался в журналах «Юность», «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Сибирские огни» и др. В 1964 году в Москве появилась первая книга Р. Солнцева под названием «Стихи». Автор многих поэтических и прозаических книг, изданных в Красноярске и Москве. Р. Солнцев — автор ряда пьес, которые ставились в Театре Советской Армии, Театре имени Моссовета, в ряде других театров страны. По его пьесам создано несколько телефильмов. А фильм «Торможение в небесах» по сценарию Р. Солнцева получил Гран-при в Страсбурге. Произведения Р. Солнцева переводились на многие европейские языки. В 2005 году Р. Солнцеву была присуждена литературная премия «Букер». Умер 1 7 а п р е л я 2 0 0 7 г о д а в Красноярске.
Поэтическое творчество Р. Солнцева воспринимается как напряженная полемика с обывательским строем мыслей, чувств, представлений. Писатель обеспокоен тем, как бы культ разума не подавил нравственные эмоции, не уничтожил бы тягу человеческой души к прекрасному. Р. Солнцев в своем творчестве боролся с пошлостью, восставал против бездушия, превращения человека в автомат, подогнанный под общий «средний» уровень робота. Отсюда публицистический накал его стихотворений, призыв задуматься над своей жизнью, ее смыслом, над наболевшими проблемами бытия. В лирическом герое стихов Р. Солнцева привлекает прежде всего душевная щедрость и потребность в добром поступке. Проза и драматургия Р. Солнцева отличаются остротой социально-нравственной проблематики.
Алексей Горшенин
Рекомендуем прочесть
Произведения Р. Солнцева: Имя твое единственное. Стихи — Красноярск, 1973. Стихотворения (Библиотека избранных стихотворений). — М., 1991. Аэропорт «Медведь». Пьесы. — М., 1987.
О Р. Солнцеве: Сидоров Е. Теченье стихотворных дней. Статьи. Портреты. Диалоги. — М., 1988. Солнцев Роман Харисович. // А. Горшенин. Литература и писатели Сибири. Энциклопедическое издание. — Новосибирск, 2012.
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
* * * Потемнели сады, потемнели, осыпается яблонный цвет. И я понял на этой неделе — в быстром мире бессмертия нет. Все уйдет, даже дерево это, хоть веревкой к дверям привяжи… Будет вечно меняться планета то в песках, то в сиянии ржи. Будут звезды кружиться бесстрастно, замечая лишь мельком ее… Отойди хоть на шаг! Ты прекрасна! Дай подумать про небытие!.. * * * Какое счастье — просто жить, как птица в ветках. Какое счастье — поступать не так, а этак. Какое счастье — быть таким, каким ты хочешь. Как хорошо — кострища дым среди урочищ. Как сладко — имя знать Ее! И через робость, зайдя в запретное жилье, коснуться, тронуть… Как славно — выйти в лес и рожь, забыв оружье. Но это позже ты поймешь. Как станет хуже. Какое счастье — скука в дождь, лежать колюче… Но это позже ты поймешь. Как станет лучше. * * * Выпустили рыбку золотую из аквариума — в быстрину. Я стою и с берега колдую: что ж ты, рыбка? Словно как в плену? Плавает недальними кругами, хоть и нет вокруг нее стекла. Шевельнула малость плавниками — как уткнулась — в сторону пошла! Я взмахнул руками — заблестела, взад-вперед, налево и назад, покрывая вихрем то и дело тот несуществующий квадрат! Можно все аквариумы грохнуть, так, что искры свистнут по земле. Только даже в синем море плохо тем, кто жил когда-нибудь в стекле. Как разбить не этот вот, невзрачный, пыльный ящик, а вон тот, другой, тот несуществующий, прозрачный, страшный ящик в толще водяной?.. Родная речь «Родная речь» мне снится. «Родная речь»… Учебник тот, где сосны на обложке, где реки широко умеют течь, и где в лесу огонь в любой сторожке. Где загнутую львиной лапой рожь над маленькою девочкой нависла. Где в небе красно солнце узнаешь; и полно все младенческого смысла. Где рыжая лисица из норы глядит, а в небе — чайка, белоснежна. Где люди все высоки и добры, и помогают старикам прилежно… С каким вниманьем, радостью какой страницы мы блестящие листали, и в океан спускались с головой, и в небесах, обнявшись, мы летали! «Родная речь» мне снится, «Родная речь», учебник тот, где на обложке сосны… Сейчас меня спешат предостеречь, что сосны те слащаво-светоносны! Что в жизни реки во сто раз желтей, чем на странице под прозрачным лаком. И что глазенки маленьких детей обычно возвышаются над злаком. Что солнце в небе не всегда красно, что люди разные — здесь и далече… Все это так… Но верю все равно учебнику Родной Бессмертной Речи! Хорошие слова Уж в который раз призывы повторяются вокруг: будем смелы, незлобивы и полюбим честный труд! Все, что было, — то неверно! Но теперь-то — по уму! …Раньше счастлив был безмерно: «Точно! Сбудется, наверно!» Нынче зябко. Почему? * * * Мы друг друга слушать перестали. Слишком много лиц и голосов. Слышим лишь себя — и то едва ли! На губах пустая горечь слов… Только все равно в угрюмом гуле, пробегая сквозь огонь и дым, гомоним, как потрясенный улей, шепчем, укоряем, говорим! * * * …Я вспоминаю темный лог, где вьется темная речушка и вся в траве стоит избушка, и в ней и соль, и спичек коробок… …и даже не весь тот дом — Его оконца уголочек, стекла отпавшего кусочек, где тянет зябким сквознячком… …средь суеты, средь духоты меня врачует малость эта — тот треугольник темноты, волшебник треугольник света * * * Андрею Вознесенскому Когда мы узнали счастье в лицо, луга задымились горячечной ягодой, и даже истории колесо увязло в тучах на часик радугой. Но все же не вечно, как, скажем, перо, которым пусть даже шедевры написаны! Сказала: «Устала. И это старо, и то. И вечные поиски истины… И то, как лупили за глаза дураков, и то, как редко нас ела укоризна. Телевышка — до облаков, как для бумаг проволочная корзина!..» И город мой сжался. И я один. Права она? И все мы краснобаи? Ушла, ушла сквозь гудки машин, иголочками по шару земному ступая. И никто ведь не слышит, что счастье мое ушло, и не бьют в набат пожарные батальоны, и как гуси спят — голову под крыло — белые правительственные телефоны!.. * * * Любимая, в мой век аэродромов, церквей, лабораторий, ипподромов, средь рева оглушающего свиста, когда пыльца над лугом не плывет, а только сапожок лихого твиста ромашку растирает, как плевок… Любимая, в мой грустный век радаров, когда в лесах отравлены грибы, любимая, в мой желтый век пожаров, встающих жеребцами на дыбы… В еще не названное время суток, когда дремотно кружит полусумрак, дай посижу я у тебя в гостях… Транзистор выключи. Огня не надо. Лицо твое светлеет где-то рядом. Мы посидим. Мы молча. Просто так. Привидятся мне страшные картины в мой век модерна, шифров, шелухи: тропинки детства, алые долины, зеленые, как листья, петухи… В еще не названное время суток, когда дремотно кружит полусумрак, дай полчаса, дай погрущу немножко у твоего лица, как у окошка… * * * Удручает бессмысленность жизни. За газетой сижу вечера — говорят, что неверно в Отчизне то, что правильно было вчера. Говорят, что отныне и вечно будет так — не придумать умней… Но не больше недели, конечно, срок проходит — меняем коней… Как вдова с голубыми глазами, что теряет три раза мужей, мы с улыбкою новой, с цветами, снова, снова стоим у дверей. * * * И дожили — явился страх аж перед собственным народом! Зря обещали реки с медом, быков забитых на кострах. И музыка гремела зря, все намекая, обольщая. И фотокарточка большая шла над толпой, конечно, зля! Где этот грузный человек, что лет пятнадцать был кумиром? (Верней казался перед миром…) Сгорел наш мотыльковый век! Сгорело все. И вот в глаза глядим друг другу, миллионы. Пусты пожарные баллоны. Кричит Леонтьев иль коза — не важно кто… Необратим душевный опыт. Постарели. Молчат смущенно пустомели. Молчим. Ночной разговор Задумчив тихий мир подлунный, блестит то речкой, то ветлой. Но ты о том сейчас подумай, чего лишили нас с тобой. Не знали мы — да знать откуда? — ведь не расскажут, упыри, что на Руси живого люда бродило больше раза в три. Высоколобые крестьяне косили жито, сыр везли. Студенты с книжками в тумане искали тайный клад земли. Кто из дворян, кто из рабочих, умел философ жечь сердца… Теперь на этом месте прочерк. Нельзя умнее быть — Отца. Глаза орлиные сверкали: кто там повыше?.. кто бойчей?.. Оставить в теплом матерьяле одних румяных трубачей. Чтоб одинаковы по взгляду, чтобы стрелял, стрелял в бою и брата родного, коль надо, а очень надо — мать свою!.. А сколько было там ученых, кому в подметки Он не шел, отравленных, в кострах сожженных иль брошенных в Соленый Дол… Попов, поэтов, астрономов, иль маршалов — в глазах талант… Гремели ружья остолопов, лишь изгибался красный кант. Пятнадцать, двадцать миллионов, а там уже и пятьдесят Листвой с дерев вечнозеленых летят, летят, летят, летят… И воцарился страх тяжелый, когда не веришь никому — ни другу лучшему со школы, и ни прохожему тому… Здесь быть могла совсем иная жизнь, изумляющая мир. Но я такой страны не знаю, мы все — из низеньких квартир. Нас обманули, подменили… Мы даже сами на земле не те, кем были бы… Мы были — но нас убили на заре! И лишь когда-нибудь в колене десятом, сотом, наконец, взойдет иное поколенье отважных глаз, крутых сердец! А может, не взойдет… Конец… Пей, братец. Вот и огурец. * * * Пламя политики душу сжигает, если наивен — со свету сживает. В полночь и полдень доносятся с поля крики: ура!.. демократия!.. воля!.. В нынешнем нашем разгуле, распаде очи блестят, как на грозном параде. Только страшусь я в великой печали: может, пока мы отважно кричали… |